Анатолий Константинович Болдин

«Фотографией я увлекался еще в школьном возрасте. После окончания школы я получил в подарок от отца фотоаппарат. В 1956 году я поступил в МГТУ им. Баумана и тогда уже серьезно занялся фотографией. В 1958 году мы в университете создали фотоклуб при многотиражке “Бауманец” и стали коллективным членом клуба комитета молодежных организаций, который устраивал огромные выставки “Наша молодость” в парке Горького. В 1963 году была наша последняя выставка, но общение же было нужно. Я знал о существовании такого фотоклуба, как “Новатор”. Хоть мы и считали его “фотоклубом для пенсионеров”, я туда пошел осенью 1964 года. В итоге я пожалел, что не пришел раньше. Там все было очень демократично, я со многими познакомился. Руководили клубом Хлебников и Сошальский – фотохудожники-прикладники. Там были Борис Всеволодович Игнатович, Сергей Кузьмич Иванов-Аллилуев, Михаил Александрович Ярков – очень большие и известные тогда фотографы. Мы к ним примыкали. Было очень интересно. Одним из первых отчетов, которые я там увидел, был отчет Александра Виханского, он тогда работал при “Мосфильме” фотографом. Он меня очень впечатлил и мы подружились. Наш коллектив довольно быстро формировался. Нам очень нравилась демократическая основа клуба – разговоры были обо всем. На первой же выставке я получил диплом третьей степени. Здесь интересно то, что в университетском комитете молодежных организаций были в основном молодые фоторепортеры, то есть основной формой был репортаж. Чуть ли не девиз был: “Пейзаж не снимать”. А здесь я подал свои этюды, и с ними меня приняли, а за “Композицию с листьями” я сразу же получил свой первый диплом.

Конечно, в 1960-е годы – все уже можно было снимать. Разрешали снимать в Москве, по крайней мере, ведь раньше в Москве невозможно было камеру к глазам поднять. Я помню, как приятель моего брата после выпускного вечера смог снять Большой театр – радовался, что смог поймать такой момент, когда ни милиции, никого. А здесь можно было снимать и на улицах, и везде, жизнь, как она есть. Чего особенного? Мы снимали жизнь, как она есть, и ничего такого. Конечно, репортер думал: “А как редактор посмотрит на это дело?”.
Наш фотоклуб МГТУ создали два человека – Азаров и Тележников, когда они снимали для “Новатора”, подписывались “ТЕЛЕБАЗ”. Первый ушел работать в Фотохронику ТАСС, даже не защитив диссертацию, и со временем мы перестали о нем слышать. Дело было в том, что он ездил фотографировать в командировки и, когда его просили показать все его фотографии, он отказывался, показывал только то, что хотел, чтобы было опубликовано. Этим он стал неугоден, понимаете. Впоследствии он окончил аспирантуру, получил кандидатскую степень, потом докторскую. Когда я ему позвонил, чтобы поздравить, он мне сказал, что очень хотел бы опять заняться фотографией, но его отправляют ректором в Кемерово. Но он передал свою страсть сыновьям. Вот, Дмитрий Азаров, репортер – это его сын. Такие судьбы получались.
Многие уходили в фоторепортеры по материальным причинам. Фоторепортер получал больше, чем инженер. Многие в фотоклубе уходили в техническую фотографию, чтобы была лаборатория, материалы, это все очень много значило. У нас была такая поговорка: “Хочешь разорить товарища – подари ему фотоаппарат”. Занятие фотографией – дело не дешевое, поэтому было сложно.
Когда я оканчивал МГТУ, то одновременно окончил лекторий по фоторепортажу. Многие уходили в профи, а я не ушел и нисколько не жалею. Потому что мы занимались, как говорится, честной фотографией, не пропагандой. Игорь Гневашев, я помню, очень хорошо сказал (он работал фотографом на “Мосфильме”): “Я снимаю, как снимается кино, и езжу по интересным местам, поэтому я, говорит, не вру, как многие наши молодые фотографы”. А многие ведь работают как луноход на Луне: что им сказано в редакции, то и... А что они видят, что им интересно, то они не снимают. Мы в этом убедились и потом: многие сильные ребята уходили в фоторепортеры и теряли свое лицо. Это было очень обидно. Если у фотографа складывалось такое вдруг, что он снимает только то, что продаст, – мы считали, что на этом кончается фотограф. Как фотохудожник, как мастер он кончается.

Председателем я был 16 лет, 20 – в правлении. Помню, была такая межклубная выставка “Наша современность” в Ленинграде, в Выборгском доме культуры. Первое место на ней занял московский фотоклуб “Кадр”, с которым мы были “антагонистами”. Нас это возмутило – на собрании клуба случился “взрыв”. Мы выбрали более молодое правление, а меня уговорили стать председателем, хотя мне этого совсем не хотелось. Я никогда не стремился на руководящие посты. Правление, однако, у нас было дружное – все друг друга поддерживали. Я постоянно стремился уйти, но возвращался.
Самым сложным в работе председателя было прохождение выставок через разные инстанции. Мы же профсоюзники, нам надо было получить разрешение сначала в отделе культуры своего профсоюза, а самое страшное было – в районном комитете его получить. Партия следила за всем. Иногда представители райкома приходили и снимали работы, которые нам очень нравились. Анекдотичные были случаи, но тем не менее. Конечно, это очень сильно на всех влияло. Самый громкий прецедент был в 1968 году, до моего председательства. У нас была выставка большая, а одним из членов клуба был председатель Союза фотожурналистов Москвы – Вольгемут, благодаря нему случился аншлаг в “Правде” из-за нас. Как будто прямо Всесоюзная выставка открывается! Секретарь райкома приехал в клуб и сказал, что нужно снять тринадцать работ. Это был скандал. Нужно было менять всю экспозицию. Задержали открытие. Было очень неприятно. Чуть клуб не закрыли, директор Дома культуры выговор получил. Потом все приезжали, из “Советского фото” приезжали. Мы всем показывали эти работы, никто в них не нашел ничего предосудительного.
На моей памяти такое случилось на выставке в Сокольниках. Человеку не понравилась работа Виханского про материнство – мать с ребенком на руках у окна, на фоне новостроек. Мы ее называли “Мадонна микрорайона”. Рядом висели работы Таирова – два натюрморта с лучком и натюрморт с бутылкой масла (бутылка только из-под масла, иначе снимали сразу, так же, как и обнаженную натуру). И он тогда сказал: “Что такое вы пропагандируете: тут материнство, а рядом выпивка и закуска!”. Мы посмеялись, развесили эти работы в разные места. Сошальский то же рассказывал про “Обнаженную” Рафиса: “Он то к ней подойдет, то отойдет. Ходил около нее. А потом говорит, что может висеть дальше, “не вызывает”. Вот такие анекдотичные истории. Объяснить им было почти невозможно. Бывали у нас столкновения с представителями партии. Это были основные сложности.
Учителя наши, конечно, Хлебников и Сошальский. Несмотря на то, что они были “прикладниками”, они знали фотографию любую. В клубе было очень демократично: можно было спокойно подойти, показать свои работы, обсудить с Игнатовичем, Ивановым-Аллилуевым. Мы, конечно, очень много учились у наших старичков. А из наших: Саша Виханский, Юра Луньков, Рустам Агасьянц, Александр Васильев, Михаил Дашевский. Мы более или менее ровесники, мы очень хорошо общались и влияли друг на друга. Я себя лидером не считал и им не был, и ребята были порой посильнее, но диалог всегда был.

Кого-то одного назвать, чтобы он прямо был для меня учителем, я не могу. Кроме “Советского фото”, тогда выходил чешский журнал “Фото-ревю”, мы, конечно, с ними сотрудничали. Я до сих пор храню письма главного редактора с замечаниями по моим работам.
Мы просто снимали жизнь так, как она есть. Естественно. Ты снимаешь, когда тебя сюжет чем-то задел. Это могут быть положительные или отрицательные эмоции, но они возникли. Как ни странно, форма и все остальное приходит потом. Главное, что вас задело, и вы успели снять, тогда снимок получается. Картье-Брессон говорил: “Когда вы подносите объектив к глазу, вы интуитивно сосредотачиваете на одной линии глаз, мысль и сердце”. Только тогда получается то, что можно показывать всем. Я фотографии почти никогда не “строил”».